Мир сотворен из пустоты
и эверестов плеоназма.
(Ведь Слово, полное сарказма,
над ним звучало с высоты.)
Он и поныне видит свет
в криницах истин, что прокисли.
Простыл и след! Но что мы грызли —
промеж мышей согласья нет.
И хвост собачий в репехах
влачить веков установленья
устав, ждет светопреставленья…
Отхваченное впопыхах
(что, собственно, и есть ответ
на каверзный вопрос про ухо),
когда сиенной силы духа
Ван-Гог писал автопортрет,
как символ кротости, оно
над непокорной головою
взошло прованскою луною.
А чрез отверстое окно
в духовку сада, словно в ад,
химеры адские врывались,
звон хирургический цикад
в висках пульсировал, взрывались
цветы и звезды. Кисть, дрожа
и набухая зевом розы,
сжималась лезвием ножа,
в запястьях пульсы бились розно.
С палитры пестрой полотно
в себя вобрало отзвук резкий
железа — точно полотно,
которым прочь умчал курьерский
на всех парах. На склоне дня
точь-в-точь такого же как этот,
поточный применяя метод,
почто, Создатель, ты меня
изобразил? — примерно там,
где Рай пересекает рама,
одной из обнаженных ран,
чей прототип есть жизнь Адама.
С ветхозаветных заварух
пеленговать усильем слуха
пытаясь Бога (слеп и глух),
АЗ ЕСЬМ ИЗРАНЕННОЕ УХО
ВСЕВЫШНЕГО. Но зря, поэт,
шумишь, сюртук одернув драный:
“Зачем, зачем, художник странный,
ты рисовал автопортрет?…”
Клонясь на уязвленный бок,
в слезах, в крови, в стерильной марле,
иконописан кем-то в Арле,
ты предо мною чист, мой Бог.
Пусть боль сочится сотни лет
сквозь бинт — рождается искусство
лишь там, где бритва и стилет
способны на большое чувство.
This Post Has 0 Comments